Через минуту в спальню зашёл муж.

– Что ты ей сказал? – Маруся смотрела на него, и лицо у неё было сморщенное, жалкое, в красных пятнах.

– А что я мог сказать? – сердито и вместе с тем растерянно ответил Руслан. Он не ожидал вспышки такой обжигающей ненависти. – Приструнить хотел. Сказал, нельзя так с матерью говорить. А она…

– Я слышала, – грустно перебила Маруся. – Она ушла?

Он кивнул и сел рядом с женой.

– Вернётся, никуда не денется. Куда тут бежать-то?

– Знаю, что вернётся, но… Может, пойти поискать? – нерешительно предложила она.

– Да-да, иди, беги! Она и без того тебе на шею села и ножки свесила, а тут совсем обнаглеет.

Он и вправду так считал. Детям, а тем более подросткам, нельзя давать воли. Они как зверьки, живут инстинктами, проверяют старших на прочность. Дал слабину – пиши пропало. В глубине души Руслан считал, что и с женщинами так же: стоит им понять, что они имеют над тобой власть – и всё. Можешь быть уверен, воспользуются этой властью на полную катушку.

Маруся, как обычно, послушалась мужа. Немного успокоившись, она и сама согласилась, что Алисе не помешает подумать над своим поведением. Остынет, взвесит всё, попросит прощения. А вот если она, мать, взрослый человек, побежит за ней к Надьке (девочка, ясное дело, там, где же ещё?) с уговорами и просьбами помириться, та выкинет ещё и не такой фортель. И не раз.

Она умылась, накапала успокоительных капель с резким пряным запахом, убрала со стола. Муж сказал, что сегодня – никакой работы. Надо расслабиться. Ближе к вечеру они поедут, купят чего-нибудь вкусного. Например, Варварину пиццу, от которой Алиска была в восторге, мороженого (Маруськина слабость) и креветок (Руслан обожал морепродукты и готов был есть их каждый день). И, непременно, необычайно вкусного и ароматного местного вина. Устроят себе романтический ужин.

Наверное, к этому времени уже вернётся надувшаяся Алиска и, будем надеяться, у неё хватит ума попросить прощения. Может, и хорошо, что девочка выплеснула эту муть со дна души. Иногда нужно высказать то, что тебя мучает. Покричать, поплакать. Маруся откровенно поговорит с ней, найдёт слова, чтобы объяснить, как она любит дочь.

Она ни разу не говорила с Алисой о том, как та появилась на свет. О предательстве Максима, о том, как тяжело быть беременной в семнадцать лет, как обидно ловить сочувствующие и злорадные взгляды. Как горек статус матери-одиночки, как непросто выживать в большом городе, как мучительно стыдно, что твоего ребёнка растит мать…

И про Руслана расскажет, какой он добрый и великодушный. Маруся расскажет, и Алиса поймёт. Наверное, им следовало поговорить гораздо раньше. Но ничего, лучше поздно, чем никогда. Они помирятся, конфликт забудется, и всем станет легче. Она вытирала посуду и мысленно репетировала свою речь.

Однако давящее предчувствие не отпускало. В голове неожиданно всплыл неприятный эпизод, который приключился с ними по пути на юг, и который она попыталась выкинуть из памяти.

Это произошло то ли в Саратовской, то ли в Волгоградской области, теперь уж и не вспомнить. Справа от них возник оставшийся безымянным городишко, один из тех сонных провинциальных городков, где дома не выше пяти этажей. Обычно они старались просто объезжать их по окраине, следуя указаниям навигатора, чтобы не терять времени. Но Руслану потребовалось то ли масло автомобильное, то ли ещё что-то, и они свернули с основной трассы и заехали в городок. Петляя по тихим улочкам в поисках магазина автозапчастей, наткнулись на симпатичную, по всей видимости, недавно отреставрированную церковь.

Марусе вдруг захотелось зайти внутрь. Постоять, помолчать перед иконами, подать записки, поставить свечки, вдохнуть благостный, душноватый аромат ладана и горящих свечей. Попросить у Бога, чтобы всё сложилось хорошо там, куда они направляются.

Даже если не особенно веришь, хочется переложить часть ответственности на чьи-то плечи. Обратиться с просьбой в тайной надежде, что кто-то услышит тебя и решит её выполнить. А почему бы и нет? Ведь не так уж много ты и нагрешила, не такой уж плохой человек, чтобы Бог проигнорировал твои робкие надежды…

Руслан остановил машину, и они, все втроём, зашли в храм. Дочь не стала ёрничать и отказываться: послушно повязала голову платком, выудив его из пёстрой кучи, что лежала на скамье возле входа. У мужа было специфическое отношение к Богу: он не отрицал – «что-то такое есть», но… Но это не имело для него большого значения. Его растили люди разных национальностей и вероисповеданий: мать, русская, была православной, татарин-отец – мусульманином. Сын так и не приобщился ни к той, ни к другой вере, лишь время от времени заходил за компанию с женой в церковь. Но она знала, что эти редкие визиты оставляют его равнодушным.

Каблуки Марусиных туфель звонко цокали по полу, и она старалась ступать на носочки, чтобы не нарушать тишину, не мешать. Храм был просторный и светлый. Старинные, потемневшие от времени иконы висели вперемешку с недавно написанными образами. Теплились лампады. Мерцали, медленно оплывая, свечки на золочёных подносах. Тихо перешёптывались старушки-служительницы. Склонив голову, стояла и плакала перед иконой Божьей Матери молодая женщина. За руку она крепко держала маленькую девочку. Малышка шмыгала носом, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу и с любопытством вертела головой. Руслан дал жене несколько мелких купюр, они с Алисой купили в церковной лавке свечки и двинулись вглубь храма.

Когда они, спустя минут пятнадцать, вышли на улицу, щурясь от яркого света, муж уже стоял возле входа и ждал их. Они пошли к машине, не разговаривая, думая каждый о своём, и на пути их возникла женщина. Одета в лохмотья, на лице – жалобное и скорбное выражение. Рот перекошен в плаксивой гримасе. В руках – картонка с надписью: «Помогите погорельцам, люди добрые! Одна с детьми осталась на улице». Преградив им дорогу к машине, женщина заныла:

– Помогите, за ради Христа! Бедствуем, кушать нечего, сама не ем, дети голодные сидят уж какой день!

Руслан полез за бумажником. У Маруси денег с собой не было, а то бы она, конечно, тоже помогла несчастной. Хотя, по правде говоря, измождённой женщина не выглядела. Румяные круглые щёки, полные руки, яркие, отнюдь не бледно-синюшные губы. Да и лохмотья её выглядели ненатурально. Смахивали на театральный костюм.

– У меня только тысяча, – неловко произнёс муж и добавил извиняющимся тоном: – Только что в церкви всю мелочь отдали.

Нищенка не растерялась. Выудив из глубин своего заношенного платья вполне приличный, добротный пухлый кошелёк, она бодро проговорила, нимало не смущаясь:

– А давайте я вам сдачу дам! Вы сколько дать хотели? Полтинник?

Маруся изумлённо раскрыла рот. Алиска в голос расхохоталась. Руслан потемнел от гнева и прошипел, отчётливо выговаривая слова:

– А ну, пшшла отсюда, прошмондовка!

Они чуть не бегом направились к машине. Почему-то было стыдно и неудобно. А псевдонищенка выкрикнула им вслед: